Воображаемая беседа о новой книге Бориса Корнева «Зеркало любви»
Потребность творить – искать, угадывать, находить и выражать себя в этом. Убеждён – в жизни нет ничего, что было бы более господствующим, бесцельным и неоправданным! Но это моя Любовь!
Б.Ф. Корнев, рассказ «Зеркало любви».
Дадим слово двум гипотетическим собеседникам (неким Первому и Второму), обсуждающим прочитанное:
— …Я другого такого многоликого сборника, кажется, не видел! — вот, что хочется сказать в первую очередь.
— А я бы уточнил: многоплановость, как основной принцип! Давайте перелистаем книгу ещё раз: вот рассказы о детях — о советских, ленинградских школьниках… Так, смотрим, что тут ещё есть… Вот рассказ о любви… Хорошо… Вот воспоминания о стройотрядовской юности… Допустим… А тут действие происходит в последние годы советской власти, — герои рассуждают то о космогонии, то о государственном строительстве, в конце 80-х любили подобные темы. А тут мы неожиданно перемещаемся в военную эпоху, точнее, в первые, мирные дни 1945 года!
— Хороший скачок! А это что? Франция? Бодлер? Он-то как здесь оказался? А тут даже Франсуа Вийон! Как мы попали в Средневековье? Да что вы! — тут, похоже, и художественная литература кончается, — теперь пошли какие-то литературоведческие и искусствоведческие эссе, анализ художественных переводов, впечатления от чьей-то живописи… И напоследок — несколько страниц путевых заметок…
— Но меня даже не это больше всего поразило. Нет, вы взгляните, как сгруппирован это разноплановый материал! Добро бы — по разделам, по циклам: сначала «худлит», потом эссе, потом рецензии и путевые заметки… Так обычно литераторы-то делают… А здесь — не то! Здесь всё перемешано, перевёрнуто — и даже не с ног на голову, а кувырком, кубарем! Это как же понимать?
— Вы для начала поймите, что Борис Корнев — автор уж никак не начинающий. Он не первую книгу издаёт, в том числе и не первый сборник. Следовательно, если он решил скомпоновать свои тексты именно так, значит…
— Значит, он делал это с умыслом? Я верно понял? Признаюсь, мне и самому такие мысли приходили в голову… Но в таком случае объясните, в чём же этот умысел состоял? Я как-то ещё не вполне сообразил…
— Ну что ж, попробуем разобраться. Давайте, для начала обратимся к названию сборника…
— Да, «Зеркало любви»… И я-то сперва подумал, что передо мной классическая любовная проза! А между тем, собственно любовной теме посвящены от начала до конца только два рассказа… Верно? Или я ошибаюсь?
— Ошибаетесь, — но об этом позже. Взгляните теперь на обложку…
— Обложка, да — эффектная, и вполне соответствует содержанию: некий калейдоскоп образов. Тут тебе и собор Парижской Богоматери, тут и русская церковь; с одной стороны — химера с Нотр-Дам, с другой — обычный советский мальчишка с бумажным самолётиком и рядом командир-красноармеец в форме лётчика…
— И я ещё замечу: картинка повторяется на первой и на последней странице обложки, но если на последней она вполне чёткая, разборчивая, то на первой — размытая, словно увиденная в залитом дождём зеркале…
— Вы, конечно, считаете, что тоже неспроста? Что тут есть свой умысел?
— Да, несомненно. Подумайте: на первой странице картинка нечёткая, но цельная; на последней — чёткая, но дробящаяся… Вы знаете — это, как память: пока не начинаешь всматриваться, жизнь твоя представляется тебе единым полотном, а когда приближаешься к этому полотну, оно начинает дробиться на фрагменты, на отдельные воспоминания…
— Допустим. А причём же здесь любовь?
— А что вы понимаете под этим словом?
— Да, вы правы, более многозначного слова в человеческом языке нет: от любви к жареной картошке до «Бог есть Любовь»… Но я-то имею ввиду самое расхожее понимание: любовь мужчины и женщины.
— Хорошо, пусть так. Но не кажется ли вам, что и такая любовь — явление в высшей степени сложное… Мы ведь не о простом сексе говорим?
— Нет, разумеется!
— Разумеется! А стало быть, судите сами: вот первый рассказ сборника — «Этот сумрачный, белёсый свет…». Первый рассказ — и рассказ о первой любви. Школьники, портфели, поиски первых слов, проба первых поцелуев, литературные аллюзии, реакция одноклассников… Скажите, а вы выделяете воспоминания о своей первой любви из общего потока школьных воспоминаний?
— Пожалуй, нет… Да это и невозможно: она существовала именно в тех декорациях: уроки, перемены, возвращения из школы… и любовь! Это невозможно разделить! И тогдашние моды, и тогдашняя музыка, — это всё тоже плотно вплетается в любовную ткань. «Сумрачный, белёсый свет» — песня была такая, — верно?
— Именно! Мы ведь говорим не о любви условного «А» к условной «Б», а о вполне конкретных подростках — о Сергее и Алёнке. А у каждого из них был свой мир, и любовь-то их была соприкосновением двух миров. И поэтому совершенно естественно появление цикла новелл «Картинки из детства», в которых собственно о любви ни слова нет. Но зато там есть те нити, из которых сплеталась душа героев первого рассказа, — их душа и их любовь. Помните, в первом рассказе Сергей, размышляя о том, как он должен вести себя с девушкой, вспоминает книгу «Мадам Бовари»? Почему именно её, а не, скажем, «Войну и мир» или какой-нибудь, популярный в те годы фильм? А «Картинки из детства» это недоумение вполне разъясняют: этот рассказ о воображаемых прогулках по Парижу, этот культ французского языка и французской литературы…
— Да эти прогулки по карте города из «Картинок…» меня тоже очень впечатлили. Есть в этом что-то почти мистическое: астральное путешествие духа, мгновенная телепортация за тысячи километров… Такая, знаете ли, своеобразная гимнастика души перед первой влюблённостью.
— Вот вы сказали: «за тысячи километров»… Но ведь и за сотни лет! Я имею в виду этюды о Шарле Бодлере.
— Да! Это тоже замечательно: попытка вселиться в чужое «я». Это, несомненно, сродни воображаемым прогулкам по незнакомому городу. Сродни, — но только на более высоком уровне. А отсюда естественный переход к стихам…
— И к их переводам! Вы подумайте: Борис Корнев — человек, который с детства владеет французским, который читал того же Бодлера и Аполлинера в подлиннике, должен с особой ревностью относиться ко всякой попытке переложить свои юношеские поэтические впечатления на другой язык. Его заметки о переводчиках — это своего рода суд над людьми, вторгшимися в его личное душевное пространство. Поэтому я предлагаю отнестись к этюдам «Аромат стиха» и «Прошлогодний снег» (о стихах Франсуа Вийона) не как к литературоведческим очеркам, а как к, своего рода, страничкам из дневника души. Не критика, но лирика, — как ни парадоксально это покажется на первый взгляд.
— А, следовательно, этим этюдам самое место в сборнике, посвящённом любви. Согласен! Вообще, мы не до конца понимаем влияние литературы на формирование наших чувств. Все это влияние признают, но серьёзного исследования на такую тему, кажется, ещё не было.
— Да, я тоже что-то не припомню такого. Кстати, вернёмся к «Картинкам из детства». Помните главку «Английский, ноты, пианино…»? Там малыш-первоклассник пытается рассказать своей молодой учительнице о любви. Но как? То с помощью стихов на непонятном языке, то с помощью нот… А как чудесно эта тема отражена в новелле «Зеркало любви»! Рассказ, написанный от лица Шарля Бодлера, — вы помните?
— Ещё бы! Новелла тем и поражает в первую очередь, что показывает, как любовная страсть сливается с поэтическим вдохновением…
— Точнее, — как поэтическое вдохновение оборачивается любовной страстью! Именно так, а не наоборот. Творческий порыв создаёт любовь, и любовь становится детищем творческого акта. Понимаете, как это глубоко? Корнев ведёт происхождение любви не «снизу» — от телесного желания, а «сверху» — от небесного огня! Вот так — не больше, ни меньше. Такого суждения я ни у кого из наших авторов точно не встречал.
— Вот как? А что вы тогда скажете о рассказе «Последние капли дождя»? Там, как будто, всё просто — классическая любовная история. Это вам не бодлеровская новелла — никаких тебе взлётов в астрал, никакого творческого экстаза у героев…
— Ну что вы говорите! Нет взлётов? Это при том, что главный герой — лётчик? Главная героиня — певица? Вы посмотрите: Он — воплощённый полёт, Она — воплощённая музыка. Как там говорится? «Ох, как же ей хотелось окунуться в бескрайнюю синь, которая так часто смотрела на её Антона! Потрогать руками его облака, увидеть ближе солнце! Игрушечная «Цесна» плавно уходила в небо. Внизу тоненькими чёрными ниточками на покрытой снегом земле петляли дороги, мелькали разноцветные, словно кукольные домики. А небо, небо!.. Его небо, ставшее теперь для неё таким близким и даже родным… Вот воздушная яма – и на секунды бессознательно ускоряется пульс и биение сердца. Страшно? Ничуть! Она знала, что есть что-то большее, чем двигатели и аэродинамические законы. И это большее – её любовь к Антону, к его небу, к его самолёту, к самой жизни. Она понимала, что радость, которую искала в Антоне, не только в нём таится, а дышит вокруг него повсюду…» Вот вам, пожалуйста, — любовь-взлёт, любовь небесная. Всё то-же самое, что в новелле о Бодлере, только изложено иными словами.
— Пусть так, но вот рассказы о войне…
— Не о войне, а о первых послевоенных днях!
— Всё равно. При чём тут любовь?
— Как это — всё равно? Вы между войной и победой не видите разницы?
— Вижу, разумеется… Но возьмём конкретный рассказ — «Последний эшелон»… Там ведь и женщин нет среди героев…
— А разве вы не чувствуете в нём всё тот же порыв — к свободе, к миру, к любви в конечном счёте? Солдаты возвращаются на родину, они до потери рассудка опьянены и победой, и волей, да и тем уже, что остались живы… Да, конечно, порыв этот, должно быть, слишком силён, порой даже разрушителен… Но ведь какой был сдерживающий фактор: долгая, страшная война, ежедневная угроза гибели… И вот — освобождение, взрыв экстаза! Для меня «Последний эшелон» — это рассказ всё о том же небесном огне, который — да! — нуждается в контроле, — и этот контроль берёт на себя главный герой «Эшелона»; и всё же он есть — этот огонь, этот взрыв любовной стихии. И без этой бурной, бушующей любви к жизни, было бы не поднять огромную, лежащую в руинах страну. Вспомните крошечную новеллу «Победа»: «…только инвалиды да мальчишки»… Или ещё одна полустраничная новелла — «Немчики»: сколько в ней любви! — не к немцам-туристам только, а вообще к человечеству, к человеку. Этот огонь, который привезли солдаты-победители, он долго ещё горел в народе… А когда, к концу 80-х, он начал потухать…
— Вы сейчас хотите перейти к рассказу «Реликтовое излучение»? Что ж, — тут и название само за себя говорит…
— Это верно. Но мне бы не хотелось подробно говорить о затухании любви в человеческом мире. В конце концов, новый сборник Б. Корнева — он не несёт в себе ничего особенно пессимистического, его общая направленность — ввысь, к небу. Даже в рассказике «Ум не пропьёшь!», где автор попросту повествует о своих домашних хлопотах, о возне с неисправным газовым баллоном, — и в нём основой сюжета является ни что иное, как горение.
— Точнее, взрыв, — возможный взрыв.
— Предотвращённый взрыв! — как и в рассказе «Последний эшелон». Укрощённый огонь. В этом же и заключается творческий акт: нужно ввести пламя экстаза в определённые границы… Помните, в рассказе о Бодлере, в «Зеркале любви» — поэт сидит перед зеркалом, как перед дверью в иной мир, и вдруг из этого мира на него обрушивается лавина образов, раскалённых любовных галлюцинаций… Всё тот же взрыв… Бодлер умел сделать из этого огня стихи. Герой «Последнего эшелона» приносит укрощённый огонь в дар стране. Герой рассказика «Ум не пропьёшь!» на укрощённом огне будет просто-напросто готовить себе пищу. Картинки разные, но схема-то одна. Укротить огонь — или, может быть, отточить лезвие… Любовь — это лезвие жизни, её остриё, язычок укрощённого огня. Вот и сборник Б.Ф. Корнева — он как раз даёт читателю понять, как хаос жизни оттачивается в любовь, как буря любви преображается в творчество…
— А вы заметили, что в этом сборнике вновь появляется рассказ «Глава первая»? Борис Корнев любит этот свой рассказ, — вам так не кажется?
— Да как же его не любить! Он такой ёмкий, точно иероглиф. Его герой, писатель, мучается отсутствием вдохновения. Как говорит корневский Бодлер: «Однако перед этим (то есть, перед творческим актом) приходится страдать. Страдать непрерывно, во сне и наяву. Искать, не находить, рыдать от творческого бессилия, снова искать, спорить с самим собой, с деревом, камнем, цветком…» И весь рассказ «Глава первая» посвящён этим страданиям. Взрыва-то здесь не происходит! Нельзя укротить огонь, если ничего ещё не загорелось! Как Бодлер перед мутным зеркалом, так и этот незадачливый писатель сидит перед залитым дождём оконным стеклом; но ведь дождь — это нечто противоположное пламени…
— И в результате взрыва нет?
— Он есть, но только это взрыв наоборот. Не из Зазеркалья к нам, а от нас в Зазеркалье. Не взрыв, а коллапс.
— Вы имеете в виду смерть писателя?
— Да, именно. Смерть — это нечто противоположное любви, как дождь пламени. Но ведь не только сам писатель уходит в Зазеркалье, — вместе с ним туда отправляется и его ненаписанный роман; нам, по эту сторону зеркального стекла остаётся только листок с единственной надписью: «Глава первая». Текст ушёл в небытие.
— Но есть в книге и ещё один образ — зеркало — это образ некой двери в иной мир…
— И ещё — образ нашей памяти. Каждое зеркало, хоть и самое маленькое, всё-таки отражает весь огромный мир; так и память: в ней вся наша жизнь; мы видим только её частицу — зеркальце-то небольшое, — но внутри, за стеклянной гранью, недоступная нашему взору, лежит целая вселенная, — другая, не такая как наша. Книга Бориса Корнева — это, как мне кажется, попытка заглянуть в эту вселенную памяти, одним взглядом охватить всю свою жизнь, увидеть, до какой степени она сходится в острие любви. И увиденная картина постепенно проясняется на пути от первой страницы обложки к последней: стекло, залитое дождём, становится ясным, чистым, озарённым изнутри горячим огнём. И теперь ключевые точки, пики этой жизни отчётливо видны нам: память об отце, детство, дальние очертания русской церкви, готические башни французского храма, нежные женские лица, глядящие из поднебесья…
Эйно АНТИЛЛА