Робинзон, как известно, жил на необитаемом острове. Почему эта старинная книга до сих пор волнует наше воображение? Не потому ли, что она универсальна? — в сущности, речь в ней идёт о человеческом одиночестве, об упорной борьбе за выживание, когда ничьи руки тебе не помогают, ничьё плечо не поддерживает. Одиночество же — вещь коварная, оно поджидает нас не только на необитаемых островах; иной нынешний Робинзон с утра до ночи окружён людьми, да люди-то эти равнодушнее деревьев в лесной чаще, — вот и приходится ему выживать, точно путнику, заблудившемуся в тайге. А что, если люди не просто равнодушны, но даже враждебны новому Робинзону? Что, если вместо бескрайнего океана его окружает бесконечная (во времени и в пространстве) война? Что если он не смог прибиться к родному берегу и не желает плыть к берегу чужому? Если его лодка мечется среди безжалостных волн, среди смертоносных рифов всемирной бойни?
Значит, нашему военному Робинзону надо своими руками создавать свой собственный необитаемый остров. Вот об этом-то, собственно, и повествует книга Бориса Корнева «Дальтоник».
…«Дальтоник» — первая художественная книга Корнева, первая его повесть, но так уж получилось, что именно с ней я познакомился в последнюю очередь. Уже были прочитаны и «Тандем», и «Бухта Провидения», и «Одна на всех…», и головокружительный «Танец Психеи»… И вот дошли руки до «Дальтоника».
Не знаю, известно ли вам это странное ощущение, которое возникает, когда берёшь в руки литературный дебют хорошо известного тебе мастера. Сколько открытий тут бывает! Оказывается, во-первых, что стиль, манера изложения, образ мысли, знакомые нам по зрелым произведениям, вовсе не были даны автору изначально, что он над ними упорно трудился, что он их вырабатывал! И с другой стороны: знакомая рука чувствуется непрестанно, — значит, всё-таки, было существовало что-то априори, что-то (простите за невольный каламбур) корневое, коренное!..
И как радостно узнавать в потоке повествования то тут то там встречающиеся ростки будущих книг: этот деловитый, ёмкий язык «Тандема», эта сквозь строки сочащаяся боль «Одной на всех…», эта дружеская доверительность «Бухты Провидения», и даже психоделическая изощрённость «Танца Психеи», — даже она порой отзывается в «Дальтонике».
И другое обстоятельство (уже совершенно личное) не могло не задеть меня при чтении повести: действие «Дальтоника» разворачивается на западе Ленинградской области, там, где Волосовский район примыкает к Кингисеппскому, в нашей «Петербургской Германии» (ибо при царях этими землями владели по большей части помещики из русских немцев); мне эта местность весьма знакома, а потому в моём воображении повесть превращалась в своего рода документальную кинохронику…
Это очень своеобразные места, совершенно не похожие на прочие земли Ленинградской области — своеобразные и по природе своей, и по тому, до сих пор не выветрившемуся духу, что внесли сюда остзейские помещики… Истинно — Петербургская Германия, не вполне русская земля… Где, как не здесь и случится той истории, что рассказывается в «Дальтонике»…
Видимо, не обойтись без краткого пересказа. Вот он: командир Красной Армии, лётчик Фёдор Астахов, успевший повоевать на страшном Карельском перешейке, встречает свою новую войну в Прибалтике, под городом Двинском. Финская кампания научила Фёдора своеобразной самостоятельности; он отлично понял: никогда не следует рассчитывать на мудрость вышестоящих, все задачи необходимо решать самому и немедленно. Именно этот принцип помогает ему спасти семью, в то время, когда десятки мирных людей, рассчитывавших получить помощь от власти, погибли под немецкими пулями. Именно этот принцип помогает ему не сломаться в первые же дни немецкого плена, не превратиться в покорную скотину, как это происходило со многими пленными; помогло ему бежать и в одиночку через тысячи опасностей пройти по вражеским тылам до Ленинграда. Именно эта самостоятельность помогает Фёдору не ощутить себя жертвой, когда в Ленинграде он вновь становится пленником — уже у своих: Астахов бежит снова, переходит линию фронта и начинает собственную войну с оккупантами. Он становится партизанским отрядом в количестве одного человека, Робинзоном в океане Большой войны. Он казнит полицаев, устраивает диверсии, — всё, как полагается настоящему партизанскому отряду; засылает своих агентов в немецкую администрацию, вербует сторонников… И всё это в одиночестве, без помощи «Центра», без радиосвязи со своими; наши самолёты не сбрасывают ему боеприпасы и медикаменты, а Москва не диктует ему, как следует воевать. Так продолжалось почти два года, пока Красная Армия не перешла в наступление, и Фёдор не примкнул к своим. В этот раз его никто не арестовывал и войну Астахов закончил честь-честью, ничем не выделяясь среди прочих советских офицеров.
Всё это поначалу представляется совершенно невероятным, и я, признаться принимал «Дальтоника» за красивую авторскую придумку, пока не увидел в конце книги фотографии — портрет самого Фёдора Астахова, его семьи, деревни Хотнежа, где он вёл свои партизанские действия…
И тут я одновременно ощутил и радость, и разочарование. Радость: «Как здорово, что такой человек действительно жил на свете!» Разочарование: «Так значит, это чистая документалистика… Значит ни о какой оригинальной задумке здесь речи нет: автор попросту, как рядовой журналист, описывал подлинные события…»
Но не долго пришлось мне размышлять, чтобы понять всю нелепость своего разочарования. Да, Борис Корнев не придумал свою историю, и расточать комплименты его фантазии не стоит. Но он нашёл этого человека! Он его увидел! А что это значит? Это значит, что среди тысяч рассказов о войне, среди которых зачастую попадаются поистине поразительные (у каждого из нас, наверное, хранится в памяти слышанный когда-то совершенно великолепный рассказ!) — писатель сумел выбрать такую историю, чтобы она дала начало для нового взгляда на войну, для новой концепции исторических событий.
Именно так.
Ибо, в конце концов, сколько бы нам ни выдвигали различных версий, сколько бы называли причин неудач 1941-1942 гг. и побед 1943-1945 гг., а всё-таки все эти версии хороши для учебников, но не для реального взгляда на историю.
А вот «Дальтоник» такой взгляд, такую концепцию даёт. Вкратце она сводится к следующему. Громоздкая государственная машина живёт своей жизнью, мало сообразуясь с живой действительностью. У неё своя логика, свои требования к людям, которые, собственного говоря, и людьми-то в её глазах не являются, — так, циферки в ведомости, бесплотные «души населения». Пока страну не трясёт, машина эта работает более или менее бесперебойно и подстраивает людей под свой ход, превращает их в собственные винтики-болтики. Но как только машина встречает на своём пути препятствие — войну, революцию, перестройку — так сразу оказывается, что к действиям в новой обстановке она не приспособлена. Спасти её могут только те, кто не сломался в её шестернях, кто не стал винтиком, кто остался человеком. Если этих людей будет достаточно много, они сумеют переделать машину сообразно с новыми задачами и придать ей новый ход.
Словом, если вернуться к истории Великой Отечественной, то можно сказать, что СССР победил именно потому, что в России было достаточно много Фёдоров Астаховых.
Наверное, многим из нас понятно: армия в мирное время и армия во время войны, — это вещи очень и очень разные. Армия в дни мира — это армия шагистики, аккуратизма, формализма, армия старых генералов, хорошо помнящих прежнюю войну и не помышляющих о войне будущей… Армия в дни войны (в идеальном случае) — это армия у которой есть одна цель — побеждать, и в огне этой цели сгорают весь формализм, все «галочки» мирного времени. Нередко и сама воинская дисциплина (святая святых!) отдаётся в жертву Победе: победителей не судят! Именно о таком несудимом победителе написана повесть Бориса Корнева.
Понятно, что люди, которые выдвигаются на первые места в дни войны, совсем не похожи на тех, кто выдвинулся в дни мира. Более того: аутсайдеры мирных дней нередко становятся в авангарде боевых действий, а выдвиженцы мира на войне задвигаются в тылы, а то и куда подальше. Так в идеале. Очень не скоро верхам становится ясно, что за вещи, щедро поощряемые вчера, сегодня уже надо строго карать.
Беда в том, что войну всегда начинает армия мирных дней. Вступает в бой армия, которая «тянула ножку» усерднее, чем бегала через полосу препятствий и занималась на стрельбище. Начинает армия, которая генеральской проверки боится больше, чем наступающего противника, и всё трясётся: «Мы тут стреляем, а как бы чего не вышло!..» Именно такая армия с грехом пополам выкарабкалась из снегов Карельского перешейка. Именно такая армия отступала в 1941 г.
Действие «Дальтоника» начинается во время Зимней кампании, — и это замечательно. Борис Корнев, конечно, следует за фактами, ибо его герой, Фёдор Астахов, действительно повоевал на Финской, но автор сумел не просто рассказать о боях на Перешейке, но показать, как душе молодого командира формируется такая воля к победе, которую не сломить ни бестолковому командованию, ни идеологическим установкам. Почему, собственно, повесть и называется «Дальтоник»? Борис Корнев поясняет это так:
— Именно такие (как Фёдор Астахов. — А.Б.), десятки сотни тысяч таких, уверенных, а не убеждённых, сначала притормозили и в конце концов остановили раскрутившийся маховик беды. Он постепенно, с большим трудом начал вращаться в другую сторону, вовлекая в эту спасительную круговерть всё новые и новые массы людей. Чаще всего они это делали без идеологизированного и самозабвенного героизма, не замечая изменчивого разноцветья искусственного и наносного. Главное было за плотными слоями налипшей грязи и лжи УВИДЕТЬ ДОБРО. И не менее важно — РАЗГЛЯДЕТЬ ЗЛО под сверкающим на свету, густо намазанным повидлом.
И всё-таки было бы неверным сводить содержание «Дальтоника» к одной лишь исторической составляющей. Я бы даже взял на себя смелость заявить: повесть Корнева — вовсе не военная, не историческая повесть. Это, если угодно, притча о человеке, оказавшемся в кризисной ситуации, — и не важно, чем именно обернулся кризис — войной ли, или каким иным бедствием. Давайте вспомним, что автор повести — учёный, который, как сказано в биографической справке «специализируется в вопросах формирования эмоционально-энергетического и информационного поля кризисного проекта… Автор научных работ и научно-популярных книг по вопросам кризисного управления…».
Можно даже так сказать: «Дальтоник» — это своего рода инструкция для человека, попавшего в такое положение, когда «куда ни кинь — всюду клин», когда «кругом шестнадцать», — и инструкция далеко не бесполезная. Рассказ о человеке, который добровольно отправился в тыл врага, зная, что не только немцев следует ему опасаться, но и свои могут его «неправильно понять»; о человеке, который не только выжил в таком положении, но и победил, — это очень интересный урок для многих наших современников, живущих в мире, где «человек человеку волк». Текст повести насыщен всевозможными авторскими замечаниями, в которых чувствуется уверенность специалиста, прекрасно изучившего свою область, то есть, в данном случае теорию кризисного управления. И не важно, что Фёдору Астахову приходится управлять лишь самим собой…
Вот для примера два таких замечания, весьма, на мой взгляд, полезных любому читателю:
— …Явно наступал момент насыщения. Это время, когда продолжение задуманного становится невозможным. Как из-за внешних, так и из-за внутренних причин. Требовались кардинальные изменения в целях, в средствах их достижения и в конце концов в его месте и роли во всём этом. И не только его. А это всегда сложно. Тем более, если ты не уверен в том, что до конца всё делал правильно. Зачастую люди не выдерживают такого состояния. На допросе они начинают «колоться», в плену кидаются под автомат… в быту у них начинаются неврозы, и они постепенно сходят с ума, на фронте пропадает боевой дух и начинается общее разложение.
Чрезвычайно интересно, — не правда ли? Или вот ещё:
— Если у тебя вдруг возникают реальные основания для сомнений в правильности того или иного поступка, индикатор-совесть моментально заработает. Это произойдёт даже раньше, чем возникнет рефлексия, чем появится мысль: «что-то не так». Но там, где таких реальных оснований нет, изобретать себе муки и посыпать голову пеплом совершенно незачем. Совестливость не должна становиться болезнью или мазохистской страстью. В этом случае человек может так увлечься муками совести, что забудет о реальной жизни.
Впрочем, дело даже не в таких прямых обращениях автора-учёного к читателю. Важно, что саму историю Фёдора Астахова Борис Корнев подаёт так, чтобы она стала для нас поучительным примером. Автор на наших глазах изучает своего героя, точно врач в клинике, который беседует с больным перед толпой студентов. Сравнение, может быть, не слишком удачное, ибо Астахов — ни в каком смысле не больной; совсем наоборот: это человек здоровый духом, это победитель по натуре, способный самую безвыходную ситуацию поставить себе на службу. Люди, подобные ему — это золотой фонд нации; пока они есть — страна живёт, народ не сходит с исторической арены.
Чрезвычайно интересен и финал повести. Прошедший всю Великую Отечественную войну и в придачу Японскую кампанию, Фёдор Астахов возвращается домой. Через всю Россию идёт эшелон с демобилизованными солдатами. Что в этой поездке — только радость, ликование? Оказывается — нет, не только… «Этот эшелон — просто чистый ад!» — говорит Корнев. Солдаты, и без того начисто опьянённые и победой, и свободой, разогревают свою радость ещё и водкой, гульбой, драками… Каждый такой эшелон, если не держать его в крепких руках, может превратиться в неуправляемую и опасную орду… И вот Астахов получает от маршала Малиновского своё последнее боевое задание: довести один из таких составов в Москву. Снова герой оказывается в центре кризисной ситуации.
И здесь Борис Корнев даёт читателям ещё одну психологическую максиму:
— Любые резкие изменения в жизненном укладе вначале всегда сопровождаются неопределённостью и неуправляемостью. Именно в это время толпа самопроизвольно выталкивает на поверхность своих лидеров. Нужно было очень быстро и в каждом вагоне найти такого, за ком позднее в хаосе всеобщего столкновения пойдёт все. И командиры тоже. Нужно было так сработаться с этими «вожаками», чтобы они поняли, осознали…
Итак — война начинается и заканчивается хаосом. И в обоих случаях на пути у хаоса встают такие люди, как Фёдор Астахов. Так ли часто они обращают на себя внимание наших писателей? В советское время любили писать о героях, но подходили к ним совсем с иной стороны. Можно сказать, что психология подвига у нас не разрабатывалась совершенно, а ведь подвиг — это, прежде всего, противостояние хаосу. В этом смысле повесть Бориса Корнева можно назвать уникальной: по крайней мере, на моей памяти это единственный случай, когда о подвиге пишет не просто литератор, но специалист-психолог, который может силу художественного образа соединить с глубиной научного постижения.
Сам автор, рассуждая в предисловии о потере исторической памяти в новых поколениях России, говорит так:
— Духовная инфантильность и социальное безразличие, постепенно поражающие современную молодёжь, могут вконец исковеркать её сознание, и тогда все мы неотвратимо придём к ещё больше трагедии, чем та, что случилась в прошлом веке. Наверное, нужно каждому приложить руку к тому, чтобы отвести беду. Сделать что-то своё. Пусть мизерное, но так нужное для детей, для истории, для памяти…
Несомненно — повесть «Дальтоник», это для Бориса Корнева и есть то «немногое, но нужное», что он противопоставляет наступающему хаосу. Его более поздние книги — и зрелые, и глубокие, и чрезвычайно интересные, — говорят всё-таки о иных вещах, а вот «Дальтоник» настоятельно нуждается в широкой аудитории. Точнее сказать, современная широкая аудитория нуждается в нём. Это не та книга, что пишется «на любителя», на «узкий круг»: её уроки сегодня полезны именно сегодня, и надеюсь, со временем дойдут до многих.
Алексей Бакулин
Алексей Бакулин «Робинзонада большой войны». Отзыв на повесть Б.Корнева «Дальтоник». Сайт Санкт-Петербургского отделения Союза писателей России. 14.02.2016. http://dompisatel.ru/?tag=